Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 году во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1990 году переехал в Ташкент, где в 1996 году окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Один из основателей объединения «Ташкентская поэтическая школа», альманаха «Малый шелковый путь» и Ташкентского открытого фестиваля поэзии. В 2007-2011 годах заведующий отделом поэзии журнала «Новая Юность», с 2007 года ответственный секретарь журнала «Интерпоэзия». Участник шести Ташкентских открытых фестивалей поэзии (2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2008). Стихи, переводы, проза, эссе и критика публиковались в журналах «Звезда Востока» (Узбекистан), «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Арион», «Новая Юность», «Дети Ра», «Современная поэзия» (Россия), «Книголюб» (Казахстан), «Литературный Азербайджан» (Азербайджан), «ШО» (Украина),«Интерпоэзия» (США), антологиях «Освобожденный Улисс» (М., 2004), «Анор/Гранат» (М., 2009) и др. Книги стихов: «До сумерек» (Ташкент, 2002), «Непослушная музыка» (Алматы, 2004), «Портреты» (М., 2005), «Ветвящееся лето» (М., 2007), «Испытание водой» (М., 2010), книга стихов и прозы «Приближение к дому» (Алматы, 2011). С 2006 года живет в Московской области.
К пространствам чистым и немым,
где обитают только птицы,
не мы причастны, и не мы
чертили там свои границы.
Орлов небесные дворцы –
над остальными небесами.
Не оскверняют их скворцы
полуземными голосами.
Не попадет на их порог
сороки верткой небылица
и тугогрудой голубицы
жильем пропахшее перо.
Там мир иной. И с давних пор
в его религии холодной
нечистоплотный птичий двор
бытует в роли преисподней.
Лето. Людей покинули силы.
Кружку к губам поднести – и ладно.
Где-то там, за горами синими
ходит вдали от людей прохлада.
Ходит вдали белоснежным теленком.
И от нее получает лето
только с трудом узнаваемый голос
на пленке арычной ленты.
Вся комната в тиши и равновесье.
И шторы на окне сквозь пальцы
в нее просеивают свет.
На полках – книги. В них – миры звучаний.
У каждого звучанья – свой предмет.
И только мной придуманное слово
себе никак приюта не найдет
и в комнате живет бессонным эхом.
Я кисточку с работы принесу,
я раздобуду гвозди и рубанок:
я должен для него построить дом.
Песчаный город Капчагай.
Он рос не возле очага,
над ним легенда не витала.
А был он, погруженный в сон,
сюда ветрами принесен –
клочок столичного квартала.
Среди степей, где поезда
идут, не замедляя хода,
искусственна его вода,
искусственна его природа.
Но на краю, где светофор
глядит в расплавленный простор,
мигает, полон опасенья,
надежно врытое в песок,
уже готово колесо
для будущего обозренья.
В разгаре утро. Мать пока
мою кровать не застилает,
вдоль подоконника стирает
дорожку тонкую песка.
Мой город будущему нужен.
Теряя времени налет,
он в мутные глядится лужи –
и сам себя не узнает.
Все меньше складок и морщин.
Уже мелькают слишком скоро
фигуры новые машин
в зрачке потухшем светофора.
Там, где гортанные карнаи
над крышами взмывали вверх,
он глинобитными корнями
свой прошлый доживает век.
Там люди долгого труда
стареют и уходят тихо.
И провисают провода
над гладью сонного арыка.
Что толкнуло сбежать
вниз по крутому откосу –
не помню, но быстро
кончился рост, и чуткая крыша реки
сомкнулась над головой,
отменяя теченье.
Две огромных руки
до первого вдоха
вырвали из теплой утробы –
сразу мокрый, испуганный, –
но успели увидеться черные травы
на затопленном склоне. Зеленым
солнцем пронизанный мир.
Радость стоянья на дне.
Плавать с тех пор не умею.
Открыл однажды в глубине пустынь
я эту землю в зелени неяркой.
И корни неожиданно пустил
в сухую почву погруженный якорь.
С тех пор, в какие ни бегу края –
хребтами горными, безлюдной степью, –
неласковая родина моя
сжимает горло неослабной цепью…
В кабинке шаткой чужака
напрасно к небу поднимают –
необозримые века
лукавой сказкой подменяет
обманщик-город. В свой черед
и я бродил по теплой пыли.
И разум спал. И ничего
глаза в пыли не находили.
Состарившись, приду опять
в чинар высокое собранье
босыми пятками читать
развернутую книгу Брайля.
Тело мудреет, как плод.
Вот только рассудок
не поспевает за ним, отстает
от времени суток.
Нет чтобы под ноги – тянется вспять,
лица встречает.
Тело, зевнув, отправляется спать,
а он его не замечает.
Смотрит кино свое поздней весной
о растаявшем мартовском снеге.
Все перемелется, все – возрастное.
Опустите мне веки.
В рамку глазницы моей помещен,
на горячей изнанке
мальчик казахский играет с мячом
на полустанке.
Отяжелевший на солнце вагон
век без движенья.
Мяч черно-белый стучит, как живой, о ладонь, нарушая закон
притяженья.
Вот и зарос от бумаги порез.
За окнами – без перемен.
Старый диван отправляется в рейс
хоккей–КВН.